«Никто не забыт», часть 2: Любовь Соколова, Галина Вишневская, Алиса Фрейндлих, Лариса Лужина, Людмила Савельева в блокадном Ленинграде

Сегодня мы продолжаем рассказ, приуроченный к Дню Победы — об известных женщинах, которые волею судьбы оказались в годы войны в осаждённом Ленинграде, кто-то в юные годы, кто-то — будучи совсем крохой. Это было давно, и они уже давно взрослые, у всех есть дети, у многих — внуки, но это было, сейчас у нас есть возможность сопереживать, осмысливать и делать выводы. И — помнить Рассказ наш — из двух частей, часть первая опубликована неделей ранее, сегодня вашему вниманию — вторая часть.

Из блокадного Ленинграда

Несколько историй знаменитых женщин – матерей, переживших блокаду Ленинграда — продолжение

«…никто не забыт и ничто не забыто» Ольга Берггольц

Любовь Фёдоровна Соколова

Любовь Соколова

Эта актриса известна в кино как «общая мама» — так много мам она сыграла. Если кому-то ничего не говорит эта фамилия, то вы сразу вспомните её лицо – одна из её знаменитых мам – мама Нади из «Иронии судьбы». И таких ролей у нее было множество. А в 1941 году ей было 20 лет.

Она родилась в Иваново, а в предвоенные годы училась в Ленинграде — совмещала учебу в педагогическом институте и в актерской школе. А чтобы как-то прожить, она еще умудрялась подрабатывать на вокзале – носила чемоданы! Там же в актерской школе Любовь Соколова встретила свою любовь в лице студента Георгия Араповского. «Как он за мной ухаживал! – рассказывала Любовь Сергеевна. — На шестой этаж на руках поднимал». В мае 1941 года они поженились.

Всё складывалось прекрасно: и учёба, и личная жизнь. Когда началась война, Любовь Соколова пошла работать на авиационный завод слесарем по обработке деталей к двигателям самолётов. Мужа по зрению в армию не взяли, он и свекровь также устроились на завод.

Любови Сергеевне чудом удалось пережить дни блокады. А вот её мужу и свекрови – нет. Они погибли от голода, разделив участь тысяч ленинградцев…

В феврале 1942 года Любовь Соколова вместе с другими ленинградцами была эвакуирована под бомбёжками и обстрелами по льду Ладожского озера. Некоторое время она ухаживала за ранеными на эвакуационном пункте при «Дороге жизни». Затем перебралась в Иваново, а оттуда – в Москву.

Тогда как раз вышло постановление о том, что ленинградские блокадники имеют право поступать в любое учебное заведение без экзаменов. Соколова попросилась во ВГИК (который находился в эвакуации в Алма-Ате), и летом 1942 года она была зачислена на 2-й курс актёрского факультета. Потом была ещё длинная жизнь, роли она играла небольшие, но запоминающиеся и было их около 200.

Её мужем стал Георгий Данелия, с которым они прожили около 26 лет, в 1959 году у них родился сын — Николай Данелия-Соколов, режиссёр, поэт, умерший в 26 лет.

Галина Павловна Вишневская

Галина Вишневская

Великой русской оперной певице было в 1941 году 15 лет. Почти всё детство она провела в Кронштадте. И до войны жизнь Галины не была сладкой. Борьба за жизнь началась для неё в шесть недель от роду, когда мать взвалила груз воспитания на бабушку. Родители, по словам Вишневской, всегда оставались для неё чужими: отец, уезжая из блокадного Ленинграда с новой женой, оставил дочь замерзать, а мать после 13-ти лет разлуки попросту не узнала её при встрече. Детство Вишневской, как оно описано в её автобиографии — бесконечная череда страшных испытаний, физических и психологических. И всякий раз следовало чудесное спасение, дававшее силу жить дальше. Все 900 дней блокады Галина Вишневская провела в Ленинграде. Девочка выжила, потеряв единственного близкого человека — бабушку. Об этом она подробно пишет в свой книге «Галина. История жизни», написанной в 1984 году.

Я жила в каком-то полусне. Опухшая от голода, сидела одна, закутанная в одеяла, в пустой квартире и мечтала… Не о еде. Плыли передо мной замки, рыцари, короли. Вот я иду по парку в красивом платье с кринолинами, как Милица Корьюс в американском фильме «Большой вальс»; появляется красавец герцог, он влюбляется в меня, он женится на мне… Ну и, конечно, я пою — как она в том фильме (я ещё до войны смотрела его раз двадцать).

Я даже не страдала от голода, а просто тихонько слабела и всё больше и больше спала. Мучило лишь вечное ощущение холода, когда ничем нельзя согреться… И, вспоминая сейчас блокаду, я прежде всего вижу промёрзшие, покрытые инеем стены нашей комнаты, а за окном — пустынные, занесённые снегом улицы, по которым кто-нибудь, закутанный до глаз в разное тряпьё, волочит санки с покойником, зашитым в простыню или одеяло…

О возвращении к жизни:

Пришла весна 1942 года, и стали ходить по квартирам, искать уже тех, кто остался в живых. Такая комиссия из трёх женщин пришла и ко мне. Если б они тогда не пришли — был бы мне конец…На другой день они вернулись и отвели меня в штаб МПВО (местной противовоздушной обороны).

Зачислили меня в отряд, состоявший из 400 женщин, жили они на казарменном положении. Командиры — мужчины-старики, не годные к отправке на фронт. Получали все военный паек. Носили форму — серо-голубые комбинезоны, за что моряки в шутку прозвали их голубой дивизией. Вот в эту-то «дивизию» я пришла и ожила среди людей.

Обязанности наши заключались в круглосуточных дежурствах на вышках: мы должны были сообщать в штаб, в каком районе видны вспышки и пламя пожаров; если была бомбежка или артиллерийский обстрел, где были взрывы, в какую часть города попадания. Сразу после сигнала воздушной тревоги мы должны были быть готовы выехать по первому же требованию для помощи гражданскому населению: откапывать заваленных в разбитых взрывами домах, оказывать первую медицинскую помощь и т. д. Кроме того, днём надо было работать на расчистке города. Мы ломали, разбирали деревянные дома на топливо и раздавали дрова населению (в Ленинграде было то же самое — там совсем не осталось деревянных домов). Техники, конечно, никакой не было. Руки, лом да лопата. После страшных морозов везде полопались канализационные трубы, и, как только земля оттаяла, надо было чинить канализацию. Это делали мы, женщины, — «голубая дивизия».

Находясь в дивизии местной противовоздушной обороны, она уже выступала с концертами, пела песни из репертуара К. Шульженко, которую очень любила: слушала её по радио, на пластинках, выучивала её песни и пела. Г.П. Вишневская говорила в интервью:

блокада прошла через моё сознание. Это, конечно, закалило и выковывало мой характер. То, что я осталась жива, – просто чудо…Описать состояние человека в  блокаде трудно. По-моему, просто невозможно найти нужные слова…Мне кажется, до сих пор так никто и не описал того ужаса, который был в блокаду. Мало быть свидетелем  и пережить это, надо ещё обладать невероятным даром, чтобы рассказать, как человек теряет своё человеческое лицо. Наверное, Господь правильно делает, что не дал никому этого дара. Не надо это рассказывать. Есть вещи, о которых вслух не говорят. Особенно когда человек теряет свой человеческий облик. Знать это надо, но рассказывать невозможно.

В 1943–44 годах Галина в течение полугода училась в ленинградской Музыкальной школе для взрослых им. Н. А. Римского-Корсакова в классе сольного пения. Имея от природы поставленный голос, в 1944 году она поступила в Ленинградский областной театр оперетты в хор, затем стала исполнять сольные партии. В первом браке была замужем за военным моряком Георгием Вишневским, с которым развелась через два месяца, но сохранила его фамилию (до этого была Ивановой). В 1945 году уже во втором браке у неё родился сын и умер двухмесячным от пищевого отравления. Так восемнадцатилетняя женщина познала материнское горе. Потом был Большой театр (несмотря на отсутствие консерваторского образования), карьера и известность, счастливая жизнь более 50 лет в браке со знаменитым виолончелистом Мстиславом Ростроповичем, и две их дочки – Ольга и Елена.

А ещё позже – гонения, высылка из страны: за поддержку и помощь А. И. Солженицыну Г. Вишневская и М. Растропович были лишены советского гражданства и государственных наград — «за действия, порочащие звание гражданина СССР». До конца своих дней Галина Вишневская прожила со швейцарским паспортом, хотя сразу после событий 1990 года супруги вернулись в Россию, и награды им были возвращены. Галина Вишневская умерла в конце 2012 года. Ольга Ростропович — виолончелистка, возглавляет музыкальный фонд Ростроповича, который поддерживает молодых музыкантов и проводит ежегодные фестивали. У Ольги двое сыновей. Елена Ростропович — пианистка, возглавляет международный медицинский фонд Ростроповича — Вишневской, который занимается вакцинацией детей по всему миру. Под её руководством находится ещё и ассоциация Ростроповича-Вишневской. Эта ассоциация реализует гуманитарные музыкальные программы. У Елены четверо детей.

Алиса Бруновна Фрейндлих

Алиса Фрейндлих

В 1941 году ей исполнилось 7 лет. Предки по отцовской линии переехали в Санкт-Петербург из Германии ещё в XVIII веке, а мама, когда познакомилась с отцом Алисы (известным актером), тоже жила в Ленинграде.

Вскоре после рождения девочки молодая семья обосновалась в коммунальной квартире, из окон которой открывался вид на Исаакиевский собор, а неподалёку от дома располагался Медный всадник.

Незадолго до начала войны родители Алисы расстались, девочка осталась жить с матерью. В 1941 году Алиса пошла в первый класс. Школа находилась прямо в центре города, который подвергался самым массивным обстрелам.

Вскоре началась блокада. Школы фактически не имели возможности обучать детей… С чего бы ни начинался урок, когда в промерзший класс приходила обессилевшая учительница и голодные дети, укутанные в платки и тёплую одежду, разговор уже через несколько минут сворачивал на тему о еде, о воспоминаниях об обедах и ужинах мирной поры… Позже Алиса Бруновна вспоминала:

Главное впечатление моего детства — война, блокада. Хорошо помню, как напряжённо смотрела на часы: когда же стрелка наконец дойдёт до нужного деления и можно будет съесть крохотную дольку от пайки хлеба? Такой жёсткий режим устроила нам бабушка — и потому мы выжили. А ведь очень многие гибли из-за того, что сразу съедали свои 125 граммов хлеба, которые выдавались на сутки в самую тяжелую зиму. Да, блокадники были очень сосредоточены на себе, и эта созерцательность своего внутреннего состояния и дала нам возможность, во-первых — выжить, во-вторых — всё, всё запомнить. Может быть, когда-нибудь напишу об этом… Вместе с трудным, с очень страшным, в моих детских впечатлениях из тех дней осталось и острое ощущение того, что у нас, блокадников, была особая потребность в улыбке — видимо, в этом заключалась и какая-то психотерапия, какая-то даже физическая защита…

И далее:

Зимой 1941-го не стало нашей квартиры — в неё попал снаряд. Причём, по слухам, это был наш снаряд — то ли недолёт, то ли перелёт… Я очень хорошо запомнила, как мы вернулись домой и увидели выбитые стёкла и двери, рояль, бедный, весь в штукатурке, всё размётано… Жить там стало невозможно.

Потом наш дом восстановили, поскольку он находился в той части города, которую старались сохранить. Помню, как скульптуры на Исаакиевском соборе все были закрыты мешками с песком, а поверх мешков досками заколочены.

Мы в тот момент были в бомбоубежище, поэтому и уцелели. И ведь это, знаете, просто чудо, что именно в тот раз мы спустились в убежище… Ведь только во время первых бомбёжек всех жильцов дома организованным порядком туда водили. Во дворе начинала орать сирена, и все шли. А потом стали привыкать к бомбёжкам и просто прятались в каких-то нишах. С верхних этажей люди спускались к нам, на первый, — считалось, что на первом безопасно. Но вот в тот день, когда в нашу квартиру попал снаряд, почему-то все решили уйти. И это нас спасло.

Мы переехали в комнату папиного старшего брата, он жил в том же доме, но в другом флигеле, в коммунальной квартире. У папиного брата тоже была семья — жена и сын Эдик, мой двоюродный брат, которому было, наверное, года четыре, а мне уже было шесть. Пришлось сдвинуть все имевшиеся в доме кровати, и мы на них спали все вместе. Тесновато, зато тепло. В комнате с прежних времён осталась большая изразцовая печь, в неё втиснули буржуечку и топили. В основном — мебелью, в итоге сожгли всю, кроме того, на чем нужно было спать и сидеть.

Это была самая тяжёлая зима — с 41-го на 42-й год. Первая зима блокады. В эту зиму бабушка ещё была с нами… Когда наши запасы пропали вместе с квартирой, бабушке удалось спасти только специи, которых у неё всегда было много, как у любой хорошей хозяйки. И бабушка выдавала нам понемножку то несколько гвоздичек, то щепотку лимонной кислоты, то корицы, чтобы бросить в кипяток, и получался чай. На столе постоянно стоял горячий самовар — это было экономно, потому что не требовало горючего: в самовар засыпали угли из буржуйки. И вот мы все время пили чаи.

Ещё у бабушки была горчица. Роскошь! С ней казался вкусным даже студень из столярного клея, который тогда все в Ленинграде варили. А когда кончилось всё, то бабушка давала нам соду, мы бросали её в кипяток, и получалась шипучка. Потом, во вторую зиму, когда бабушки с нами уже не было (бабушку выслали из Ленинграда вместе с другими немцами, она умерла в эшелоне по дороге), с продуктами в Ленинграде стало уже полегче. Нашлась возможность переправлять что-то в город. Появилась дуранда — спрессованный жмых от семечек. Из них выдавливали подсолнечное масло, а жмых прессовали в твердые, как цемент, лепешки. И выдавали по продуктовым карточкам. Грызть дуранду было невероятно вкусно.

Кстати, нет худа без добра. Поскольку мое взросление — с шести до девяти лет — пришлось на блокаду, у меня очень мало вырос желудок. До сих пор я насыщаюсь буквально с капли! Хотя это не значит, что я через час снова не захочу есть…

Я умудрилась даже выкарабкаться из двустороннего воспаления лёгких, которое подхватила. Антибиотиков в Ленинграде не было. Рыбий жир мне давали, а меня от него рвало, я не могла его принимать. Ещё кодеин в таблетках. А это, между прочим, лёгкий наркотик… Я помню ощущение наркотического опьянения, когда дальние предметы становятся ближе тех, что рядом. Я думаю, что меня спасала энергия маминой любви.

 

После войны была учёба, и уже долгая и прекрасная жизнь в искусстве театра и кино. В браке с режиссером И. Владимировым у Алисы Бруновны родилась дочь Варвара Владимирова, тоже ставшая актрисой. Сейчас уже взрослые и внуки – Анна и Никита.

В актёрской судьбе А. Фрейндлих был спектакль «Рождены в Ленинграде», поставленный в августе 1961 года — преддверие 20-летия начала блокады. Зрители, среди которых были едва ли не одни блокадники, хотели убедиться в том, что спектакль смог запечатлеть часть их общей судьбы и общих воспоминаний. Это была история простой человеческой жизни. В главной героине легко узнавалась сама блокадная муза Ольга Берггольц, а в девушке Маше (её играла А. Фрейндлих) — младшая сестра поэтессы Мария Федоровна Берггольц.

Простая человеческая история без излишнего пафоса, без официоза… Но — житейское мужество, бытийная глубина, высота духа, стойкость в испытаниях… Видимо, это и подкупало зрителей спектакля, а значит, молодая актриса Алиса Фрейндлих смогла выразить в своей роли главное, передать существо личности Марии Берггольц. Александра Дельвин вспоминает:

Спектакль «Рождены в Ленинграде» шёл на сцене несколько лет. Но я хорошо помню, что премьерные показы проходили едва ли не в гробовой тишине… Казалось, зрители забывали о том, что актёров полагается провожать аплодисментами. Заканчивался спектакль — люди стояли молча. Люди плакали, а некоторые — навзрыд. Плакали и мы, когда после премьеры Ольга Фёдоровна Берггольц пригласила нас на банкет.  Он начался около 10 часов вечера. Мы вошли в тёмное помещение ресторана. На столах стояли зажжённые свечи (как в блокадные вечера). И угощение было тоже «блокадным» — печёная картошка, водка и хлеб…

Лариса Анатольевна Лужина

Лариса Лужина

Известная советская и российская актриса кино, народная артистка РСФСР, именно ей Владимир Высоцкий посвятил песню: «Куда мне до неё, она была в Париже». Л. Лужина родилась в Ленинграде в 1939 году. То есть на годы войны и блокады пришлось её раннее детство. Водном из интервью она рассказывала:

Блокаду Ленинграда я пережила чудом…ведь большая часть нашей семьи погибла. Сначала не стало бабушки — её ранило осколком во время обстрела, потом от голода умерли старшая сестричка и вернувшийся с фронта папа, которого отпустили домой, чтобы он подлечился после ранений. Мама мне потом рассказывала, что, когда она стащила его труп с постели, чтобы зашить в одеяло и вынести на улицу (так тогда поступали все, потому что похоронить родных, продолбив промёрзшую намертво землю, было невозможно), нашла под подушкой не­сколько корок хлеба — он сохранил их для нас.

Только недавно я узнала, что отца, как и всех остальных блокадников, похоронили на Пискарёвском кладбище в общей могиле, на которой написано: «1942 год, февраль». Как мама всё это пережила, даже представить не могу.

Всех ужасов блокады я не помню, слишком маленькая была. От той, былой, жизни у меня остался только бурый медвежонок, которого папа подарил моей сестре Люсе, а после её смерти он по наследству достался мне. Уезжая в эвакуацию по льду Ладожского озера, мы забрали его с собой. Он долго «жил» со мной, и только отправляясь учиться в Москву, я с ним рассталась. С этим медвежонком играли все дети моих родственников, а совсем недавно я попросила вернуть его мне. Мы реставрировали игрушку, в том числе и пришили ему новые глазки-пуговки, и теперь он занимает почётное место в моем доме как память о папе и Люсе.

Маленькую Ларису с мамой вывезли в Кемеровскую область в город Ленинск-Кузнецкий, хотя блокада тогда уже закончилась. Они долго ехали поездом. На каждой станции выходили на перрон, где блокадников разбирали по домам местные жители. На измождённую женщину с маленькой девочкой спроса не было:

…помощники по хозяйству из нас были никакие, а за просто так кормить нахлебников никому не хотелось. В конце концов, нас, сжалившись, приютила тётя Наташа. Правда, в доме у неё места не было, поэтому до весны мы мёрзли в маленьком неотапливаемом сарае, но с блокадным адом даже такое существование сравнить было нельзя. Одно из самых ярких воспоминаний того времени — невероятно вкусная котлета, которой меня наградили на новогоднем утреннике на мясокомбинате за стихотворение Твардовского «Исповедь танкиста».

Вообще,

…главным ощущением моего детства был голод. Помню, как уже в Таллин­не, где мы с мамой поселились после эвакуации у её дальнего родственника (в нашей ленинградской квартире к тому времени жили другие люди, которые нас на порог не пустили), мечтала о мандарине — хотя бы об одном! Их обычно начинали продавать в гастрономах перед Новым годом, и от их волшебного запаха я сходила с ума, но денег у нас с мамой не было. Однажды я не удержалась и, пока никто не видел, подобрала валявшиеся возле урны шкурки. Съела их за секунды. Так сбылась моя мечта.

То, что Л. Лужина испытала во время войны, пережив в детстве ленинградскую блокаду, осталось с ней навсегда. Актриса всегда знала, что только добротой, лаской и силой духа можно сопротивляться злу. И ещё из недавних интервью:

Вот почему я не могу похудеть никак — потому что я не могу выбросить ничего. Я помню голод блокадный, организм это помнит, как мы питались там черт те чем — обоями, что только не ели. И конечно, я не могу, у меня рука не поднимается выбросить даже корку хлеба.

Лариса Лужина вырастила сына Павла. Он звукорежиссер, женат, у него трое детей.

Людмила Михайловна Савельева

Людмила Савельева

Её называют «девочка из блокадного Ленинграда, покорившая мир» — это киноактриса, оставшаяся в памяти нескольких поколений замечательной Наташей Ростовой из оскароносного фильма «Война и мир» режиссёра С. Бондарчука.

Людмила Савельева родилась в блокадном Ленинграде в 1942 году. Отец прошёл финскую войну и был на фронте. В семье уже было 2 дочки, и мама боялась рожать. Роды приняла бабушка. Чтобы малышка не умерла от истощения, её приходилось кормить киселём из столярного клея. Шоколадку впервые в жизни Люда попробовала в 3 года. И попала в больницу с тяжелейшим пищевым отравлением: её организм просто не умел переваривать такие деликатесы…

В январе 1942 года в Ленинграде родилось 4056 детей, умерло в возрасте до одного года — 7199.

В детстве Люсенька (как называли Людмилу друзья и родные) постоянно улыбалась и танцевала. Откуда в этой маленькой ленинградке, перенёсшей чудовищные месяцы блокады и еле вырвавшейся из когтей смерти, было столько света и оптимизма, не понимали даже самые близкие — родители и сёстры. В одиннадцать лет начала заниматься балетом.

Думала сначала, что в школу меня не примут. Этакий слабенький заморыш. Попросили изобразить что-то вроде батмана. Я старательно тянула ногу, получалось плохо, было больно, но я не теряла силы духа, изо всех сил улыбалась преподавателю. Улыбка была — ну, просто до ушей. Так меня учили — улыбка всегда в жизни помогает. И помогла!

Людмила Савельева считает, что, наверное, именно пережитое тяжелое военное время закалило её. Она не останавливается перед трудностями, всегда идёт к своей цели. Людмила училась в Ленинградском училище хореографии. По окончании учёбы была зачислена в труппу театра оперы и балета. Тогда это был Ленинградский театр, сегодня же он зовётся Мариинский.

«Войну и мир» снимали 5 лет. Первое время Людмила разрывалась между двумя городами: с балетных спектаклей мчалась на поезд в Москву, с вокзала, не заезжая в гостиницу, — на съёмки. Такой график даром не прошёл — актриса несколько раз падала в обморок прямо на площадке. Возможно, сказалось и голодное детство. Когда обмороки стали случаться и в репетиционном зале Мариинки, Людмиле пришлось сделать выбор. Балет остался в прошлом.

«Война и мир» стала первой советской картиной, получившей «Оскара» (в номинации «иностранный фильм»).  Л. Савельева поехала за премией в Америку. И была в шоке от славы, обрушившейся на неё на Западе. Вся зарубежная пресса была в восторге от естественной красоты, обаяния, шарма, внутреннего достоинства Людмилы Савельевой. А в России никакой награды фильму не дали.

Людмила Савельева замужем за известным актёром Александром Збруевым, у них дочь — Наташа.

Вместо заключения

Их становится всё меньше — переживших блокаду и живущих ещё сегодня женщин, поднявших детей (или уже потерявших их),  помогающих растить внуков и правнуков.

Дети Ленинграда

У них есть общие воспоминания, но у каждого осталось что-то своё. Наверное, самое главное общее — то, что некоторые из них называют «синдром белки»- стремление всё запасать и ни в коем случае не выбрасывать.

Да и у многих пожилых людей, переживших не ужас блокады, а просто войну и послевоенные, скажем мягко, несытые годы, этот синдром есть. Не стоит смеяться над ними, не разрешайте смеяться своим детям. Покажите им те ужасные фото, которых в сети полно, но здесь я их размещать не стала.

И очень хорошо, что хотя бы к юбилейным датам собирают, записывают и публикуют хотя бы небольшую часть рассказов этих хвативших лиха людей.

Помните! И хотя бы раз в год рассказывайте об этом своим детям!

Обзор подготовила Анна

Источник заглавной фотографии: olgaberggolc.school255.ru

Что будем искать? Например,Человек